Воронье пугало, или Сто рублей за любовь
В другой раз, когда Государь, одержимый болезненным припадком, гневный и мрачный сидел у себя в кабинете, облокотясь на столик, и когда, в продолжение целаго почти дня, никто не смел к нему войти, Балакирев придумал средство вывести Царя из задумчивости и во что бы то ни стало развеселить его. Несмотря на поздний вечер, Балакирев в коляске с двумя ординарцами отправился прямо в дом к одной женщине, едва ли не самой безобразнейшей во всем Петербурге, прозванной в своем околодке вороньим пугалом.
Очутившись в ея квартире, Балакирев нашел ее уже на постеле, в исподнем платье, близкую ко сну. Не распространяясь много, он объявил ей, что имеет именное повеление немедленно представить ее во дворец Государю в том виде, в каком она находится. Возражать было нельзя, и потому Балакирев без церемонии усадил ее в коляску, всю растрепанную и в одном исподнем платье. Возвратись во дворец, шут осторожно вошел с нею в кабинет Царя, поместил ее среди комнаты, а сам, подойдя к столику, у котораго, облокотись, сидел Государь, и, разсыпав на нем сто рублей, громко проговорил: «Вот тебе, Алексеич, сто рублей, только полюби сию красавицу. Сто рублей за воронье пугало!» Стук, произведенный деньгами, голос шута и вид предстоящей женщины, разсеяли меланхолию Царя... Разразившись смехом, Петр I велел позвать к себе Императрицу. «Посмотри, Катенька,— сказал Царь едва успевшей переступить порог кабинета Екатерине,— какую чертовку притащил ко мне плут Балакирев и дает еще сто рублей, чтобы только я полюбил это воронье пугало!» Послышался вторичный смех, и взор Царя просветлел...
Челобитная четвероногих
на Немцев,
представленная Балакиревым
его Величеству
Петру Великому
В один из таких дней, когда болезненный припадок поверг Государя в дурное расположение духа, когда угрюмость заступила место обычной его веселости и Петр I уединился в своем кабинете, в один из таких дней, повторяем, случилось, что слух его внезапно был поражен странным мычанием рогатаго скота. Это мычание и топот скотины вывели Монарха из задумчивости и заставили его подойти к окошку. Можно себе представить удивление Царя, когда он усмотрел в окошко целое стадо коров и быков с привязанными к рогам их листами бумаги.
— Что это значит? И чей это скот здесь, перед окнами моего кабинета? — гневно заметил Царь вошедшему к нему ординарцу.
— Твои верноподданные! — отвечал незаметно подкравшийся между тем Балакирев.-- Вот их челобитная.
И с этими словами шут вручил Государю лист исписанной бумаги.
Челобитная эта заключала в себе следующее:
«Мы, нижеподписавшиеся, рогатые братья и сестры, слезно жалуемся на Немцев, которые у нас безпощадно и беззаконно пожирают траву, созданную Господом Богом для пищи нам, волам и прочим скотам. А они, Немцы, поедая это, лишают нас милости Божией, да еще, по своей гордости, называют траву каким-то салатом. И мы в великом страхе, что эти травоеды, размножась в России, пожрут все зеленеющее на полях, отчего нам придется умирать голодною смертию, ибо легко может случиться, что Немцы примутся наконец и за сено. Итак, взмилуйся, отец наш и благодетель! Защити нас от окаянных Немцев! Блажен, иже и скоты милует...»
Царь, прочитав эту оригинальную просьбу, не мог удержаться от смеха, сделался весел и долго потом потрунивал над чиновными Немцами, с которыми приходилось ему встречаться.
Лежачаго не бьют
Однажды Петр Великий возвратился из Адмиралтейства во дворец гневный и сердитый. Между тем Императрице крайне нужно было о чем-то переговорить с Государем, но она не знала, как подступить к нему. Балакирев охотно взялся помочь делу. Он входит в кабинет, где, задумавшись, в креслах сидит Император; любимый кот Царя тут же у ног своего державного господина. Балакирев начинает играть с котом. Государь приказывает ему удалиться, но шут не трогается с места.
Тогда Петр I, выведенный из терпения, берет дубинку и замахивается ею на Балакирева; но шут, избежав удара, бросается на пол и жалобно вскрикивает: «Лежачаго не бьют, Государь! Ведь это твой указ; так ты и должен исполнять его».
Государь как ни был гневен, но, видя Балакирева у ног своих с самою жалкою рожицею, разсмеялся и вспыльчивость его миновалась. Затем доступ к Царю не представлял уже затруднений, и Императрица могла свободно обо всем с ним объясниться.
Не в дверь, так в трубу
После поражения Русских войск под Нарвою Государь, находясь в крайне дурном расположении духа, заперся в своем кабинете, строго наказав никого не впускать к себе. Балакирев, зная, что Государь в таких случаях предается чрезвычайной меланхолии, подвергающей его опасным болезням, но, не имея возможности войти к нему в кабинет, влез на крышу дворца и спустился в трубу той печи, которая находилась в кабинете. Высмотрев оттуда положение Государя и заметив, что он сидит за столом спиною к печи, а лицем к зеркалу, Балакирев вымазал лице свое сажею, осыпал голову золою, сделал страшную рожу и высунулся из печи так, что отражение лица его в зеркале должно было броситься прямо в глаза Государю. Петр I, повернувшись на стуле, обратился к двери, думая, что кто-нибудь вошел без его дозволения, но дверь была заперта, а между тем Балакирев успел уже скрыться. Царь, кругом окинув комнату взглядом, опять погрузился в задумчивость. Но снова отразились в зеркале: сначала распростертая рука, потом выдавшаяся наружу нога, далее опять голова с размазанною рожею, с разинутым ртом, оскаленными зубами и высунутым языком. Такия странным и переменчивыя явления вывели, наконец, Государя из задумчивости. Он позвал ординарца и стал у него спрашивать: не входил ли кто в кабинет? Получив отрицательный ответ и не доверяя ординарцу, он приказал ему осмотреть все углы комнаты, обыскать под столами, диваном, стульями, за шкафом и в печке, чтобы узнать, не скрывается ли тут кто-нибудь? Убедившись, что никого нигде нет, Государь почел упомянутыя явления за напряжение своего воображения и, вторично подтвердив ординарцу никого не впускать, принялся перечитывать лежавшия на столе бумаги, после чего снова погрузился в задумчивость. Тогда прежния явления возобновились, но на этот раз Государь стал внимательнее их разсматривать. Удостоверившись, что то действительно были члены человеческие, он подумал, что какой-либо мошенник или хочет обокрасть его, или злоумышляет на его жизнь. Призвав ординарца, Петр приказал ему сделать новый осмотр печи; но шут так искусно в ней поместился, что ординарец решительно в ней никого не нашел. Все еще не совсем доверяя ординарцу, Царь, наклонившись к печи, приказывает вылезть, кто бы там ни был, обещая прощение, а в противном случае грозил застрелить. Ответа не последовало. По третьем повторении своего обещания Государь повелел ординарцу выстрелить, но за выстрелом неожиданно последовали разные странные голоса. Царь догадался, в чем дело, и, засмеявшись, сказал: «Наверное, это Балакирев!» Едва Государь успел выговорить эти слова, как Балакирев уже валялся у ног его, весь испачканный и слезно вопия, что невежливый, ординарец помешал ему спокойно уснуть. Царь поневоле разсеялся и уже не вдавался более в задумчивость...
Как аукнется, так и откликнется
Один придворный чиновник сказал Балакиреву: «Ты дурак!»
— Так,— отвечал шут,— твоя правда, если верить глупцам и тем, которые не знают пословицы: как аукнется, так и откликнется.
Поговорка кстати
Случилось как-то, что государь спросил Балакирева, не знает ли он такого-то чиновника? Шут, не запинаясь, отвечал: «Знаю». Но Петр I, находясь не в духе, сказал ему: «За твое всезнайство я скоро посажу тебя под арест». Балакирев смолчал. Но когда Государь спустя несколько времени снова обратился к нему с каким-то вопросом, то шут вместо ответа бросился на пол и растянулся.
— Что ты это делаешь, бездельник?
— Лежу, дядюшка!
— Для чего же ты это делаешь?
— Ты знаешь, Государь, поговорку, что знайка бежит, а незнайка на печке лежит. Так я и держусь поговорки.
— Ну, вставай, с тобой, верно, не сладишь,— заметил, улыбнувшись, Государь и сделался ласков по-прежнему.
Оригинальная шутка, или Обман в пользу царя
Императрице очень хотелось видеть жену Балакирева, и она наконец изъявила ему свое желание с нею познакомиться; но Балакирев почему-то все медлил представить ее ко двору Государыни. Причина этой медленности скоро, однако, объяснилась. Балакирев думал так: я представлю жену мою Императрице в такой день, когда Государь особенно будет не в духе; по крайней мере, баба моя разгонит хандру Царя и присутствием своим во дворце принесет пользу моему высокому благодетелю, Петру Алексеевичу. Цель, как видите, похвальная, и затея или шутка, им сыгранная, была вполне оригинальная. Точно, случилось как-то, что Государь возвратился во дворец мрачный и грозный, как осенняя туча, готовая разразиться страшною бурей. Никто не смел подступить к Петру: до такой степени был он не в духе. В этом-то состоянии вдруг слышит он необыкновенный крик женских голосов на половине у Императрицы. Брови его насупились, но любопытство берет верх, и Царь спешит к Государыне. Там находит он с Императрицею жену Балакирева: обе они разговаривают между собою, крича что есть сил. После перваго изумления Государь узнает от Императрицы, что жена Балакирева, к несчастию, очень глуха и что поэтому она принуждена так громко с нею разговаривать. Жена же Балакирева, слыша в свою очередь, что Государь разговаривает с Императрицею обыкновенным своим голосом, приходит в недоумение и, поклонившись Государыне, просит у ней прощения, что она обеспокоила ее криком своим. «Этому причиною,— говорит она,— муж мой: он уверял меня, что Ваше Величество очень, того, крепки на ухо, он строго наказал мне не жалеть голоса, говоря с Вашим Величеством». Императрица, с своей стороны, объявила, что Балакирев то же самое сказал ей про жену свою, и он потому долго не соглашался представить со ко двору, что боялся обеспокоить Императрицу необходимости«» говорить с его глухою женой насколько только возможно громче. Эта оригинальная в своем роде выходка Балакирева развеселила Цари, и общий с Государынею смех разогнал мрачный мысли, дславшия его дотоле гневным и недовольным собою...
Аукцион
Петр Великий любил отправлять достойных молодых людей путешествовать и учиться в чужия страны. В числе отправленных Монархом за границу находился художник Никитин, отличавшийся большими способностями к живописи. Желая оправдать доверие Государя к своему таланту, художник, но возвращении своем в Петербург, привез несколько удачно сделанных им копий с лучших и замечательнейших картин иностранных мастеров, надеясь в то же время и сбыть их за хорошую цену. Но ожидания его не оправдались: работ его никто не покупал.
Никитин был в отчаянии и не знал, что делать с вывезенными им картинами.
В одну из обычных своих прогулок Петр Великий неожиданно посетил мастерскую художника. «Поздравляю, брат, с приездом! — сказал Царь, милостиво здороваясь с Никитиным.— Покажи-ка твою работу. Любопытно посмотреть, как ты теперь пишешь».
Никитин показал несколько картин и поставил одну из них на стол, прислонив к стене. Это был список с Корреджиевой ночи. Несмотря на то что размер картины был уменьшен и что Никитин далеко не приблизился к подлиннику, картина его имела неоспоримая достоинства. Рисунок был верен и правилен. Неподражаемое сияние, разливающееся от младенца Иисуса, изображено было очень удачно. Монарх долго стоял в безмолвии, разсматривая картину.
— Вот где родился Спаситель мира, Царь царствующих! — сказал он вполголоса про себя, преданный размышлениям.— Не в золотых палатах, воздвигаемых суетностию и гордостию человеческою, а в хлеве, посреди пастырей смиренных! Не блещет вокруг Него земное величие,
а Сам Он сияет величием небесным. Одни пастыри и мудрецы пришли поклониться Ему. Не раздаются поздравления льстецов, притворно радующихся, а уста ангелов возвещают Ему славу неба, мир земле и благоволение человекам.
Монарх замолчал и снова погрузился в размышления.
— Прекрасно! — сказал он, обращаясь к Никитину и потрепав его по плечу.— Спасибо, брат, тебе! Я вижу, что ты недаром съездил в Италию.
Осмотрев все прочия картины, Царь спросил:
— Ну, что ж ты еще писать будешь? Не начал ли чего-нибудь?
— Не буду ничего писать, Ваше Величество! — отвечал печально Никитин.
— Как не будешь? Почему? — спросил удивленный Царь.
Никитин бросился к ногам его и с откровенностию сына, жалующегося отцу на свои бедствия и горести, высказал Монарху все, что тяготило его душу и убивало его дарование.
Царь, выслушав его внимательно, сильно огорчился тем, что в Петербурге нет охотников на приобретение картин хорошей живописи и что бедный художник от этого должен терпеть нужду.
Нахмурив брови, Царь подошел к окну и смотрел несколько времени на улицу. Приметно было, что он о чем-то размышляет.
— Послушай, Никитин! — сказал он, отойдя от окна.— Завтра собрание у князя Меншикова; явись вечером к нему в дом и захвати с собою лучшия из твоих картин. Прощай!
В голове Царя быстро составился план, как помочь делу. Картины решил он продать с аукциона в присутствии вельмож, бояр и других гостей, а Балакиреву предоставить обязанность аукционера.
И вот в назначенный день и час начался аукцион. Балакирев, одетый в старинном боярском кафтане, в высокой шапке из заячьего меха и с зеленою шелковою бородою, достававшею ему почти до пояса, поместился перед небольшим круглым столом, на который выставлялись картины Никитина. Взяв стоявшую в углу трость Петра Великаго, Балакирев закричал:
— Нужен бы мне был молоток, да за него дело сделает вот этот посошок, знакомый мой и приятель.
Стукнув по столику, Балакирев объявил условия продажи и. указав на первую картину, сказал:
— Оценка рубль.
Два рубля! — сказал один из купцов.
— Итого три рубля. Первый раз — три рубля, второй раз — три рубля, никто больше? Третий раз...
— Десять рублей! — сказал Апраксин.
— Итого тринадцать. Никто больше? Третий...
— Полтина! — сказал купец.
— Не много ли прибавил? — заметил Балакирев.— Не разорвись!
Затянув решительное: «Третий раз!» — он поднял трость.
Апраксин надбавил полтора рубля, и Балакирев, как ни растягивал свое: «Третий раз!» — принужден был стукнуть тростью.
Уже продано было восемь картин, и остались только две. Иная пошла за десять рублей, иная за пять, иная еще за меньшую цену. Шут-аукционер при всех стараниях выручил только сорок девять рублей. Бедный Никитин стоял ни жив, ни мертв.
Дошла очередь до списка с Коррсджиивой ночи. Высшую цену, двадцать рублей, предложил невысокаго роста, плечистый и довольно дородный посадский в немецком кафтане тонкого коричневого сукна и с седыми на голове волосами. Это был славившийся богатством подрядчик Семен
Степанович Крюков, поселившийся в Петербурге вскоре после его основания. Он много раз брал на себя разные казенные подряды и работы и был лично известен Царю. Доныне сохранился в Петербурге, как объяснится ниже, памятник этого малорослого подрядчика, превосходящий величиною монумент Петра Великаго. Впрочем, он был человек почти без всякого образования. Когда Никитин приходил к нему в дом со списком с Корреджиевой ночи, то Крюков сказал: «Предки и отцы наши жили и без картин, и я, грешный, проживу благополучно без них на свете».
— Итак, двадцать рублей,— сказал Балакирев, поднимая трость.— Третий раз...
Чем более шут тянул это слово и поднимал выше трость, тем ниже упадал духом Никитин. Двадцать рублей за полугодовой безпрерывный труд! Плохое поощрение для художника! Никитин стоял в толпе, уподобляясь преступнику, которому объявили смертный приговор. Он пришел в собрание с неясною, но тем не менее утешительною надеждою, которую возбудило в его сердце приказание Государя: принести в дом Меншикова картины. Надежда эта уступила место прежней горести и отчаянию, когда живописец увидел, как ничтожно ценят труд его и как мало дают за одну из лучших его картин.
Балакирев готов уже был стукнуть тростью, как вдруг раздались слова: «Триста рублей!»
Триста рублей были в то время важная сумма. Все оглянулись с удивлением в ту сторону, откуда раздался голос, и увидели Никитина, обнимавшего колена Петра Великаго.
— Встань, брат, встань! — говорил Государь, поднимая Никитина.— Не благодари меня! Я лишняго ничего не дал за твою картину. Боюсь, не обидел ли я тебя? Может быть, ты дороже ценишь труд свой?
У Никитина катились градом слезы. Он не имел силы выразить благодарность свою Монарху и, в молчании, с жаром прижимал державную руку его к устам своим.
Все были тронуты. Даже вечно смеявшийся Балакирев поглядывал изподлобья то на Никитина, то на Государя, украдкой хотел отереть рукавом слезу, не шутя покатившуюся но щеке его, но не успел, и слеза канула на его зеленую бороду.
Началась продажа последней картины.
— Кто купит эту картину,— сказал Петр Великий,— тот докажет мне, что он меня из всех моих подданных более любит.
Вся зала заволновалась, и цена вмиг возросла до девятисот рублей. Аукционер едва успевал выговаривать свои первые, вторые и третьи разы и, сбившись, наконец, от торопливости в счете денег, закричал:
— Эй ты, Балакирев! Неужто ты любишь менее других своего Царя? Сколько ты, пустая голова, даешь за картину?
— Полторы тысячи! — отвечал он сам себе, изменив свой басистый голос в самый тонкий. Докажу, что и дурак любит искренно Царя не меньше всякаго умника! Третий раз...
Он хотел стукнуть тростью, но Меншиков остановил его, сказав:
— Две тысячи!
— Третий раз...
— Три тысячи! - воскликнул Апраксин.
-— Третий раз...
— Четыре тысячи! - закричал Головин.
— А я даю пять! — прибавил подрядчик Крюков. — Никому на свете не уступлю!
Балакирев, подняв трость, затянул: «Третий раз». Меншиков и все другие вельможи готовились надбавить цену; но Государь, приметив это, дал знак рукою аукционеру, и трость с такою силою стукнула по столику, что он зашатался.
— Данилыч! — сказал Монарх на ухо Меншикову, взяв его за руку,— я уверен, что ты и все твои сослуживцы меня любите. Однако ж ты, я чаю, не забыл, что на тебе и на многих других есть казенный начет. Чем платить несколько тысяч за картину, лучше внести эти деньги в казну. От этого для народа будет польза. Вы этим всего лучше любовь свою ко мне докажете. Скажи-ка это всем прочим, кому надобно.
— Будет исполнено, Государь! — отвечал Меншиков, поклонись.
Между тем богач Крюков, с торжественным лицем, гордо поглядывал на толпившихся около него людей разного звания и принимал поздравления с лестною покупкою. А Никитин, Никитин! Что он тогда чувствовал? Всякий легко вообразит это, поставив себя на его место.
— Подойди-ка, брат Семен, ко мне! — сказал Монарх подрядчику.— Спасибо! Из любви ко Мне ты сделал то, что в иностранных просвещенных государствах делается из любви к изящным художествам. При помощи Божией и в моем царстве будет со временем то же. Все-таки спасибо тебе! Я тебя не забуду!
Царь поцеловал Крюкова в лоб и потрепал по плечу. Подрядчик чувствовал себя на седьмом небе от восторга.
— В награду за твой поступок прикажу назвать канал, который ты вырыл здесь, в Петербурге, твоим именем.* Доволен ли ты?
— Я и так осыпан милостями Вашего Величества. Не за что награждать меня! Что мне пять тысяч! То же, что иному пятак!
— Ну что, Никитин? — продолжал Царь, обратись к живописцу.— Оставишь ты свое искусство или будешь и впредь писать?
Никитин снова бросился к ногам Государя. Благодарность и любовь к нему, достигнув безпредельности, не могли вмещаться в одном сердце. В лице, в глазах, во всех движениях видно было стремление этих чувств наружу. Он весь бил живой, изящной эмблемой любви и благодарности. Блаженный и радующийся вернулся он домой и там, пред образом Спасителя, принос горячую молитву за благоденствие и счастие Царя, Отца отечества!
* Крюков канал, доныне сохранивший это название, окончен был в 1717 году означенным подрядчиком.
Дельный совет
Другой художник, не одаренный ни талантом, ни искусством в живописи, постоянно уверял всех и каждаго, что он неликии артист и отличный знаток в своем дело!
- Приходи ко мне, брат, на квартиру; я предполагаю окрасить степы моей мастерской, а потом их расписать, — отрапортовал однажды этот хвастун Балакирев при встрече с последним на улице.
Коли хочешь, чтобы я зашел к тебе, — отвечал Балакирев, то последуй моему совету: сперва распиши стены, а потом уже окрась их.
Художник понял намек и закусил себе губу.
Колесо и приказный,
или Где разница,
там и сходство
Раз как-то Балакирев при многих чиновниках спросил Петра 1:
— Ты знаешь ли. Государь, какая разница между колесом и стряпчим, то есть вечным приказным, и в чем они сходствуют между собою?
— Разница большая,— сказал раясмеявшись Государь,— а если есть какая-нибудь другая, так скажи, и я буду знать; кстати, объясни мне и сходство их.
— А вот видишь ли какая разница: одно криво, а другое кругло; сходство же
их следующее: то и другое надо чаще подмазывать, а то больно скрыпят, а иногда так заскрипят, что и Боже упаси и святых вон понеси!
Многие из присутствующих при этом засмеялись, а им было не до смеху: хотя и не прямо в глаз, но прямо в бровь.
Превращение Балакиреве
Феодосии, архиепископ новгородский, неизвестно почему долго не удовлетворял просьбу однаго ставленника о посвящении его в сан священника. Легко может быть, что последний не вполне еще заслуживал того. Как бы то ни было, только ставленник искал по этому случаю ходатайства Балакирева, который и обещал ему свое содействие. Действительно, в один прекрасный день Балакирев придумал вот какую штуку: надев на себя ставленничью одежду и искусно подвязав себе бороду, и притом совершенно такую, какая была у ставленника, Балакирев в этом наряде отправился в архиерейский дом и там в приемном покое спокойно ожидал выхода его преосвященства. Вскоре показался и преосвященный; тогда Балакирев, упав к ногам его, завопил голосом ставленника:
— Помилуй, владыко! Долго ль мне мучиться? Целые полгода шатаюсь я по передним твоим, ожидая резолюции на мое прошение. Весь прожился, жена и дети по миру пошли, да и сам я еле-еле существую. Взмилуйся и пощади меня, грешнаго! Не то придется «караул» кричать.
Архиерей, разгневанный такою смелостию ставленника и недовольный резкостию его выражений, приказал посадить на хлеб и на воду.
Между тем Государь, два дня не видя своего шута и не зная, куда он запропастился, повелел его отыскать. Полиция разослала гонцов своих всюду. Один из них случайно зашел наведаться и в Невский монастырь. Балакирев, усмотрев из окошка полицейскаго сыщика, тотчас подозвал его к себе и объявил, что он есмь Балакирев и находится под наказанием у прсосвященнаго. Офицер немедленно освободил его и, как есть, с бородою и в одежде ставленника, представил его Государю. Монарх едва узнает своего шута,
смеется и спрашивает, за что и как попался он в тюрьму монастырскую? Балакирев в свою очередь объяснил, что такой-то ставленник, его хороший знакомец, был целые полгода волочим архиереем; что он, Балакирев, наконец сжалился над своим приятелем, захотел его выручить и, не находя другаго средства умилостивить преосвященнаго, преобразился в ставленника, чтобы вернее достичь цели, но что дело вышло дрянь и он попал на хлеб и на воду.
— Вот каковы они, братия! — заключил Балакирев свое объяснение.
Желая разобрать дело, Государь повелел Феодосию явиться к себе. Разспросив его обо всем случившемся, Царь в то же время сделал архиерею и выговор за то, что он волочит просителей и обходится с ними не духом кротости, но с суровостию. Во избежание же подобных случаев Петр Великий повелел, чтобы впредь архиереи ставленников отнюдь не волочили и достойных из них немедленно посвящали, а недостойных удаляли с прописанном их неспособности.
Не в бровь, а в глаз
В другой раз какой-то придворный, желая посмеяться над Балакиревым, предложил ему следующий вопрос: «Скажи мне, Балакирев, давно ли ты стал дураком?»—«С тех пор,—возразил последний,— как ты перестал быть умным, а времени, право, не упомню». Слышавшие этот ответ засмеялись, но только не над Балакиревым.
Балакирев-землемер
Князь Александр Данилович Меншиков принадлежал к числу первых любимцев Петра Великаго. Он имел собственный дом на Васильевском острову, считавшийся в то время одним из огромнейших. По сторонам его были выстроены длинные флигеля, в которых иногда помещались иностранные послы. Здания князя Меншикова строились по плану Петра, Государь сам следил за работами и не раз приходил любоваться на сооружаемый строения. В одно из таких посещений он вдруг заметил, что Балакирев, вооруженный аршином, с видом знатока важно расхаживает по только что оконченному фундаменту и, сам с собою рассуждая, все что-то мерит. Подозвав его к себе, Государь спросил:
— Давно ли ты, Балакирев, сделался землемером и что ты там измеряешь?
— Землемером я, Государь, с тех пор, как стал ходить но матушке сырой земле, а что я измеряю, ты то изволишь видеть сам.
— Что же такое?
— Землю.
— Зачем?
— Да мне хочется вымерить но этому фундаменту, какое пространство земли займет Данилыч, когда умрет.
Государь, улыбнувшись, посмотрел на князя, который от слов Балакирева морщился.
Царская дубинка
В один прекрасный день Балакирев как-то особенно долго и колко подтрунивал над Мсншиковым, так что князь потерял наконец терпение и хотел поколотить шута, но последний успел убежать.
— Хорошо же ты, мошенник,— кричал вслед ему Меншиков, я справлюсь с тобой порядком! Не только живому, но и мертвому не будет тебе от меня покоя! Даже кости твои познают мою силу!
На другой день после :>той угрозы Балакирев явился к Государю скучный и опечаленный.
— Батюшка Царь, помилуй! — возопил он.
— Что это значит? — спросил Петр 1.
— Подари свою дубинку.
— Изволь, но прежде скажи, для чего она тебе нужна.
— А вот для чего она мне нужна: когда я умру, то велю положить ее с собою в могилку. И знаешь ли для чего? Ее очень боится Данилыч, так она защитит меня, а то князь грозит, что и костям моим не даст покоя.
Государь, улыбнувшись, обещал ему подарить свою царскую дубинку. На другой день узнали об этом все придворные, и Меншиков стал обходиться с Балакиревым дружнее и благосклоннее.
Балакирев-избавитель, или Легион плешивых
Боярин Тарас Плещеев подвергся однажды немилости Царя. Петр I приказал его отыскать, а сам между тем отправился к обедне. Балакирев, боясь за Плещеева и желая спасти его от царскаго гнева, собрал от имени Государя всех плешивых, сколько их было в Петербурге, и выстроил их перед церковью, в которой Петр Великий слушал обедню. По окончании обедни и при выходе Царя из храма все плешивые, по знаку Балакирева, немедленно сняли свои шапки и обнажили головы.
— Что это значит? — спросил изумленный Государь.
— Ваше Величество,— отвечал Балакирев,— изволили приказать привести сюда полтораста плешивых, но как такого числа не оказалось во всем Петербурге, то я имею счастие представить Вашему Величеству только 96 человек лысых, т. е. столько, сколько их имеется ныне в Вами созданном граде.
Посмеявшись этой выдумке шута и возвратившись во дворец в веселом расположении духа, Государь, очевидно, не мог уже сердиться на Плещеева, который со страхом ожидал Царя и был крайне обрадован, когда усмотрел во светлом взоре Петра не гнев, а снисхождение и прощение.
На дураке нет взыску
Петр Великий часто смеялся над проказами Балакирева, хотя и не всегда одобрял их. Так, выходка Балакирева в представлении плешивых изумила и разсмешила Царя, но в то же время возбудила в нем неудовольствие против Девиера, петербургского обер-полицеймсйстера за то, что последний содействует нелепым распоряжениям по указанию придворного шута. Балакирев, проведав, что Царь намерен сильно побранить Девиера за легион плешивых, уловил удобную минуту, когда Государь был весел, и обратился к нему с следующими словами:
— Государь, Царь Петр Алексеевич! Позволь мне, дураку, молвить слово за немца Девиера; ты сердишься на него напрасно: не он, а я виноват во всем. Ведь ты, Государь, не в первый раз через меня, дурака, изволишь посылать ему свои приказания.
— Так, да он дурака не должен слушать.
— Э, Государь-милостивец! Что на дураке взыскивать. Ты сам сказал, что я дурак, так на мне и взыску нет. А Девиер, право, не виноват. Я ослышался, а он послушался.
— Ну, так и быть! Поди же да скажи ему, что на дураке нет взыску!
Лысый
В числе придворных лиц, окружавших Петра I, был один чиновник, который по своей гордости, не мог равнодушно сносить насмешки Балакирева и однажды в пылу своего гнева и в присутствии многих других особ громко заметил последнему: «Дураков везде много, но любопытно бы знать — сколько их при дворе?» — «Здесь их столько, сколько у тебя, умника, на голове волос!» — хладнокровно ответил Балакирев, не обращая, по-видимому, на придворнаго никакого внимания. Но тот и без того покраснел, как рак, потому что был совершенно лыс, и тотчас же смекнул всю колкость ответа Балакирева. С этой минуты он уже более не затрогивал шута и всегда и везде избегал с ним встречи.
Шутка спасает, а шут исчезает
Один из сенаторов в видах обогащения постоянно вступал в подряды, вопреки запрещению Государя Петра Великаго. Два раза Государь прощал его за это, но корыстолюбивый вельможа, забывая милости Царя, не переставал входить в новые торги, за что наконец предан был суду, который приговорил его по лишении чинов, знаков отличия и отобрании принадлежащего ему имения сослать в Сибирь. Оставалось только утвердить сей приговор Императору.
Осужденный вельможа, зная строгость Царя к нарушителям его закона, обратился к Балакиреву с просьбою спасти его от угрожающей беды, обещая ему за то хорошия деньги. Балакирев согласился.
Петр Великий, когда подписывал приговоры, которыми решалась судьба людей, держался такого правила: если приговор по какому-нибудь случаю замарается чернилами или чем-либо иным, то признавал в сем суд Божий об отменении приговора и не подписывал его. Притом, чтобы внимательнее разсмотреть дело, он запирался в кабинете и долго вникал во все обстоятельства, предложенныя ему на утверждение.
Когда поступил к нему доклад об означенном сенаторе, Государь, запретив пускать к себе кого бы то ни было, внимательно занялся делом. В это время по обыкновению находился в кабинете любимый Государем кот, и он там всегда сидел перед ним на столе. Балакирев, сообразив все эти обстоятельства, поймал мышонка и, взяв с собой лист бумаги, отправился к царскому кабинету. Уверив ординарца, что он послан от Императрицы с весьма важным поручением к Государю, шут безпрепятственно пробрался к самой кабинетной двери и, осторожно наполовину отворив ее, долго наблюдал за Государем. И когда Петр Великий, окончив, повидимому, пересмотр дела, принимался уже за перо, чтобы положить свою царскую резолюцию, Балакирев дал волю мышонку: мышонок стал царапаться лапами по бумаге; кот по природному инстинкту, тотчас почуял добычу и встревожился. Петр сам встревожился нечаянным движением кота, закричал на него, и кот присмирел. Но едва Петр снова принимается за перо, снова начинается движение мышонка и кота, и снова Государь останавливается в подписании договора. Наконец, Государь решительно начинает писать...; тогда Балакирев спускает мышонка в кабинет. Кот мгновенно бросается на добычу, опрокидывает на стол свечу и чернилицу и оставляет встревоженнаго Царя в темноте и гневе, а Балакирев между тем исчезает. Наконец приносят огонь; при виде угрюмости Царя никто не смел заикнуться о Балакиреве. А Государь, заметив, что бумаги испачканы салом и чернилами, немедленно разорвал их и таким образом уничтожил судебный приговор. На другой день сенатору объявлено было прощение.
Начальник мух, или Отплата за неуплату
Шут убежал; проделка его на этот раз укрылась от Царя и вполне послужила в пользу виновнаго сенатора, потому что последний, как нам известно, был спасен и помилован. Но Балакирев остался с носом и ничего не получил за свою услугу: сенатор не только что отказался благодарить его согласно своему обещанию, но даже грозил открыть Государю его дерзкую, как он выражался, проделку. Такая черная неблагодарность, в свою очередь, огорчила Балакирева, а потому, желая проучить неблагодарнаго, шут не задумался в способе наказать его. Проведав, что спасенный им корыстолюбец собирается торжествовать милость Царя на своей даче, где он хочет задать великолепный обед на честь и славу, Балакирев отправляется во дворец. Невеселый и с поникшею головой предстал он пред светлыя очи Петра. Государь, увидев его, сказал:
— Отчего ты печален, когда я весел; а в другое время надоедаешь мне своими шутками, когда бываю занят и встревожен?
— Как же мне не грустить, Государь? — отвечал Балакирев. — Я служу у тебя столько времени, а ты не потешишь меня никакою милостию, а других осыпаешь чинами, деревнями и деньгами!
— Что же ты хочешь?
— Да сделай меня хоть начальником над мухами. Дай мне указ, чтоб я мог бить их, без всякого ответа, где мне вздумается.
— Изволь, Балакирев, охотно жалую тебя этою милостию.
И Государь тут же собственноручно написал ему о том указ.
С этим указом Балакирев явился на дачу сенатора в день, назначенный последним для торжественнаго обеда.
Перед тем как надлежало уже садиться гостям за стол, Балакирев приступил к хозяину с требованием обещанной награды за свою услугу. Хозяин, разумеется, отказал ему в ней и стал упрекать и бранить Балакирева за то, что он дерзнул явиться к нему на обед незваный и непрошеный. Тогда Балакирев, потеряв терпение, выхватил из кармана нагайку и начал ею бить мух — на приборах, на рюмках, на стаканах, на тарелках, на зеркалах, словом, везде, где только предстояла возможность. Сенатор, видя опустошение, производимое нагайкою шута, и донельзя разгневанный этою дерзкою выходкой, приказывает людям своим схватить и связать Балакирева. Но Балакирев, объявив именный собственноручный указ Царя о своем начальстве над мухами и праве бить их, где ему вздумается, продолжает свою работу и добирается, наконец, до самого хозяина. Гости, видя потеху, раскланиваются и уходят домой, а Балакирев потешается досыта и кончает свою обязанность лишь с уходом последняго гостя...
На другой день разнеслась молва по городу, что Балакирев сошел с ума. Узнав о том, Государь посылает за ним. Шут. чистосердечно объяснил Царю все обстоятельства этого дела, не утаив пред Петром Великим и своей проделки с мышью, и просил помилования, говоря, что в своем поступке он все-таки виноват менее, нежели прощеный сенатор в проступках, по коим тот судился, но избегнул наказания. Царь согласился с этим и без гнева отпустил Балакирева.
Хлопушка для мух
Чиновник, которому был поручен надзор за дворцовыми съестными припасами и за хозяйственною частию вообще, употреблял во зло сделанное ому доверие: сделался корыстолюбив и стал пользоваться непозволительными доходами. Балакирев узнал о том и, желая оградить казну от дальнейшего расхищения, решился положить конец поживе на ея счет. Для этой цели он прибегнул к именному указу, данному ему над мухами. У Государя был обеденный стол для всех вельмож и придворных. Во время обеда Балакирев ходил с хлопушкою и бил по стенам мух. Чиновник, надзиравший за дворцовыми припасами, стоял за стулом Государя. Шут, усмотрев на лысой голове чиновника муху, подбегает к нему и в ту же минуту убивает ее хлопушкой по лысине. Государь обернулся, и все невольно взглянули на покрасневшего от стыда и досады чиновника.
— Что это значит? — спросил Государь у Балакирева.
— Ничего, Ваше Величество! Я как начальник над мухами наказал одну из них за то, чтоб не воровала царского кушанья.
Петр I, улыбнувшись, значительно посмотрел на чиновника, котораго лысина служила лобным местом для мухи.
Несколько дней спустя чиновник этот был уволен от занимаемой им должности.
Прошение курицы
Петр Великий, решая однажды какое-то дело, встретил, по исполнению его, сильныя возражения со стороны князя Александра Даниловича Меншикова. Царь задумался и, наконец, согласился отложить это дело до другаго времени. При происходившем по этому случаю споре находился Балакирев, которому крепко не нравилось, что князь противоречит Государю, и притом, как ему казалось, весьма несправедливо.
На следующий день присутствовали у Государя несколько знатных вельмож, в том числе и князь Меншиков. Разговор коснулся до не решеннаго Государем дела. Одни держали сторону Царя, другие были на стороне князя Меншикова. Вдруг откуда ни возьмись является Балакирев с курицей и решетом, наполненным яйцами. Шут, не говоря ни слова, ставит решето на стол, курицу спускает под ноги Царя, а сам между тем вручает Государю бумагу, заключавшую в себе прошение от имени курицы, в котором та, жалуясь на яйцы, что они ей не повинуются и даже осмеливаются давать наставления, просит за такое ослушание и неповиновение отослать их к повару, чтобы он из них сделал хорошую яичницу. • Сначала Царь прочел просьбу тихо, а потом вслух и спросил: «Замысловата ли просьба от имени курицы?» Бояре и вельможи засмеялись и единодушно заметили, что жалоба курицы основательна и намек прошения им понятен. Тогда Петр Великий, передавая эту просьбу князю Меншикову, приказал учинить по ней исполнение, а сам решил спорное дело по-своему, не встретив более ни с чьей стороны возражения.
Лукошко с яйцами
Некто из придворных, совершенно без способностей, своими происками достиг, наконец, до того, что Петр Великий обещал ему одно довольно важное место. Балакирев молчал до времени, но когда Государь приказал придворному явиться к себе за решительным определением, то Балакирев притащил откуда-то лукошко с яйцами и сел на него при входе в приемную. Скоро явился придворный и стал просить шута, чтобы тот доложил о нем Государю. Сначала Балакирев не соглашалея, отговариваясь тем, что ему некогда; но потом согласился, с тем, однако, условием, чтобы он тем временем посидел на его месте и до его возвращения не сходил бы с лукошка. Придворный, ни мало не думая, охотно занял место шута и уселся на лукошко, как ему было показано. Балакирев же, войдя в кабинет Петра, попросил Царя заглянуть в прихожий покой. «Вот кому даешь ты видное место, Государь!— заметил Балакирев, когда Петр Великий отворил дверь в прихожую.— Место, на которое я посадил его, ему приличнее и, кажется, по уму доступнее. Разсуди и решай, Царь земли русской!» И Государь тут же решил удалить от себя молодца, не умнее яйца, кстати наделив придворнаго и теми яйцами, над которыми он так усердно высиживал.
На вопрос — ответ
Кто-то, в намерении кольнуть Балакирева, спросил его: «Когда ты умрешь, дурак?» — «Не знаю,— отвечал Балакирев,— но, вероятно, после тебя, потому что в списке дураков стою гораздо тебя ниже». Тот смешался и поневоле должен был замолчать.
Деньги, люди умные и дураки
Однажды Балакирев, будучи у Государя, обратился к нему С следующими словами :
— Дай-ка мне. Государь, пять рублевиков на нужду.
— А на что тебе деньги?— спросил Петр I.— Не ты ли сам говорил„ что людям умным и дуракам деньги не нужны, потому что они не знают нужды.
— Оно так, да только дай, а уж я докажу тебе, что Балакирев не врет.
— На вот, возьми и доказывай.
— Мы, люди умные и дураки, не имеем нужды в деньгах потому, что в нужде, коли она случится, богатые помогут, как это и ты теперь сделал, Государь мой милостивец.
— В этом случае, пожалуй, ты и прав, Балакирев; вот, возьми свои деньги и ступай.
— Уйти-то я уйду, но только, буде нужда опять будет, снова обращусь к тебе за помощью и снова попрошу у тебя денег, мой Государь, отец и благодетель. За сей раз благодарю и низко кланяюсь... Ура! Да здравствует Царь, Петр Алексеевич! — прокричал Балакирев и скрылся.
Роковая записка
Случилось как-то, Петр Великий крепко разсердился на Балакирева и потому решил наказать его. Царь позвал шута и отправил с ним записку на гауптвахту. В этой собственноручной записке Государя к караульному офицеру заключалось Высочайшее повеление подателя ея наказать порядочно. Сердце Балакирева предчувствовало невзгоду... и шут призвал на помощь всю свою дальновидность. По выходе из дворца он встретился с одним из придворных и стал уговаривать его отнести записку на гауптвахту, уверяя, что самому никак невозможно по другим возложенным на его царским поручениям. Придворный поверил, взял записку, отправился на гауптвахту и доставил Высочайшее повеление по принадлежности. Балакирев между тем шел по следам придворного и явился к караульному офицеру в ту самую минуту, когда тот уже хотел привести в исполнение приказ Царя над придворным, доставившим ему роковую записку. Балакирев объявил, что Государь прощает придворного и приказал его немедленно освободить. Офицер повиновался. Тогда Балакирев взял записку назад и, передавая ее придворному, советовал ему идти отсюда прямо во дворец, пасть к стопам государя и благодарить за прощение.
Придворный, озадаченный этим происшествием, буквально последовал совету Балакирева. Хитрая проделка шута обезоружила Петра, и Государь помиловал своего любимца.
Отредактировано Нергал (20-09-2009 14:09:35)
